Продолжаю публиковать фрагменты из роман-легенды "Фуй-Шуй" (3-е место в "саморейтинге" подсервера "Заграница" Самиздата Мошкова). Жду когда позовут в какой-нибудь Букер. Пока что молчат. Будто рыбы. Да ну и ладно! И так пробъёмся.
"Самый ужасный год в России был 1918–й.
Хуже его был только 1919–й".
Михаил Булгаков
1.1
1919 год.
– Чего?
– Дык вот, хотите верьте, братья, хотите нет...
Бум, лёгкая, почти товарищеская затрещина!
– Расслабьсь, орёл! Правду бреши, Стёпка-На. Не ври нам. Тебе веру теперь снова заслужить надо.
– Есть бабки у старухи Лидки! Кажись есть на! – почти кричит Степан от расстройства, и закрывает глаза, ожидая следующего удара более точного. – Прячет она его. В анфиладке, кажись на. В нишке коридорной. Там такая пустота есть на. У Клавки спросим. Еслив чо на. Она точно выдаст: куда ей деваться, она пирогов с Лидкой не ест на. Раздельное питание. Не шикует Клавка, я знаю. Наём знаете сколько ей стоит?
– Клавке твоей?
– Мадаме на!
– И сколько?
Степан оживился, почуяв положительную фору:
– В год шестьсот, следовательно, в месяц пятьдесят на, а она не работала ж поначалу. А Клавке надо было платить. А мне… И мне платили на. Справно платили. Правда, уволили: три блядь месяца назад на.
– Платили, или нет? что-то я не понял? – крикнул Желвак. – Говори, бля, разборчивей!
– Ну! – поддакнул Насос, – может, уж кончилось бабло ея?
– А она буквально перед... Перед тем на, как я ушёл на... Кружева... Шила, – заёрзал Стёпка.
– Шило! Бля, наше Шило давно в Крестах сгнило... – сказал Кожан, – или в помойке. Шило нам не докладывался, когда втихаря помирал.
– Его, бля, или Чача грохнул, или мусора сгребли... – подтвердил Алтын. – Сведеньев-то нет.
– А он бы проявился, если б живой был, – сказал Кожан, ощерившись, и засунул спичку в зуб. – У нас его доля в общаке. Нетронутая, господа жулики, заметьте! Ещё с месяцок потерпим, а там... – Кожан махнул рукой, прощально, – нет его! Точно нет. Я бы знал. Нам ментуха[1] докладывают. Сводки… Их каждый месяц дублируют нашему ведомству. Это хорошо. И живые весточки есть. Откуда надо. Хорошо всё, но завалили бумагой. И приходится всё это говно читать и наше, и чекистское. Воевать с врагами аж некогда: всё читаем и читаем.
– Мда-а-а, – завертели головами жулики, – нам бы это нахер.
А мы знаем: некогда господам бандитам газетки почитывать: делом нужно заниматься. Живым, а не бумажным.
– А что? – продолжил объясняться Кожан, – бухгалтерия, бля! Кстати: на каждого жмура выделяют пятьдесят коп из госказны! На канаву – рупь. Это дохерища. А нам уменьшают зарплату из-за этих жмуров, вместо тово, чтобы добавлять за их поимку и за вышку. Нам бы пора, кстати, по халтуре на сто первый[2] переключиться. Там работа тихая и, бля, без остановок. Бабло как по крупп-конвееру идёт. Заметьте, граждане, что я формально работаю на двух работах. На Чека и на нас самих...
– Ставку что ли хлопочешь повысить, Кожан? – уставились на него товарищи.
– Я к слову.
– А-а. А то мы подумали...
– Я серьёзно на, – продолжил Степан, внимательно выслушав политинформацию чекиста Кожана. – Вот, к примеру, Монька-ювелирщик, который на Каменном углу... у Бланки на... дак по сороковнику зарабатывал на...
– Может его, твоего Моньку, пощупать? – выдвинул версию Желвак. – Как вы, коллеги, насчёт пощупать Моньку? Он ведь ещё, бильдюга, в тотализатор ходит, и, говорят, угадывает через раз. Везунчик и спец. Скаковых изучил лучше бздёнки у своей бабы. Знает куда поднажать, а что пропустить. Так что излишки у него есть. Или данью обложить? Или пригодится ещё? Пригодится, не будем трогать пока. А то куда будем обмылки сдавать? Верно? Придётся снова с кем-то новую дружбу городить. А там опять сложности... А нам это надо?
– Желвак правду говорит, – решает Кожан (он же Сашка, он же чекист Кожинов), удивляясь прозорливости Желвака. А с виду – тупой молотобоец. – Пусть Монька живёт, – милосердно решает Кожан.
– А она, Лидка, ведь не ювелирщик... если про заработок... Кружавчики плетёт. Что с этих тряпок намоешь, – подмечает Жало.
– Не скажи! Иные портные по тридцать восемь гребут и живут в среднем классе, а у этой же хоромы против... портных этих! – оправдывается Стёпка-На.
– Может, на проценты жительствует. У неё вклады есть?
– Есть и вклады и клады. Говорю: не дешёвая она баба, глянь на неё и всё сразу насквозь, как в бане видно. На лобу словцо, на лобку кружевцо!
– Ха! За кружева как у неё в п...де можно и по полста давать, – сострил Алтын, рассматривая стибренную со стола фотку Анастасии Лидии-Чёрной.
Настька-Лидия снята на заре не сложившейся славы, ещё в девичестве. Там она ни хера не играла ролей, а только в качестве статистки расхаживала обнажённой по берегу Чёрного моря. Среди таких же голых, чопорных и абсолютно нищих граждан.
[1] Менты, ментухи – милиционеры (воровск.жарг.)
[2] Кладбище (воровск.жарг.)
