Гл.3
Идея, как литературная категория, будучи изначально «свободноплавающей», приобрела черты ИДЕИ организующей и «вождёвой», по моему дилетантскому разумению, именно в момент зарождения и здравствования таких глобальных плутократий, как воинствующий нацизм и общество насильного равноправия. В смеси с партийной честностью, разумеется. И, соответственно, с руководящей ролью победившей (или продвинутой тайными мастерами) партии.
Этот прекрасный, но недостижимый, идеальный и классически утопический строй, обосновавшийся на территории проживания самой живучей и притом терпеливой нации – а также необыкновенно честной, глубинно порядочной, почти что по умолчанию как бы арийской… но гады фашисты с «арийством» опередили… совестливой и талантливой, самой дружелюбной и умной – в общем, строй именовался коммунизмом, если кто подзабыл.
А промежуточная «недостадия» – тут без обид, а по сути термина, – называлась социализмом.
Переходная «недостадия» по факту оказалась очень сильной и политически сверхорганизованной формацией, которая вывела СССР в одну из самых экономически развитых стран. Почётное второе место по многим показателям, кроме – и тут даже молчаливому нашему, и любому проамериканскому ёжику (даже живущему под мостом и в пещере из мусора) всё понятно – кроме уровня жизни отдельно взятого советского гражданина.
Подсчёты в мире крайне просты: берётся суммарно выплаченная «белая» зарплата государства и делится на количество людей.
Заглянуть в холодильник американского тёмнокожего и белокожего русского – убедительным показателем не считается. Тем более, в СССР холодильники появились далеко не раньше всех (холодные лабазы и погреба со льдом в деревнях у русообезьяно не в счёт), а некоторым неграм (под мостами) холодильники вообще не нужны, а гетто есть там и там. И даже в Лондоне, докудова Лепс, визжа в песенной хотелке, не доехал – не пущают, есть и гетто, и наркомания, и наркомафия, и даже русские. Везде, всё, уже, есть!
Короче, путаница и шулерство в сравнительных сферах процветают.
Ну да ладно, отвлеклись на ерунду…
…Литература времён СССР в самом СССР носила претенциозный, приспособленческий характер.
Может оно и правильно что так. Каждое уважающее себя государство должно поощрять литературу, полезную ему; и придавливать, или, как минимум, «журить» литературу, подтачивающую его основы.
Вернёмся к нашим священным коровам. То есть продолжим трёп о ИДЕЕ произведения.
В СССР идея любого напечатанного произведения, если речь в нём шла о реальном времени, заключалась в более или менее выраженном прославлении социалистического строя, вознесение представителей трудящегося класса в герои (+), косвенно или прямо хвалились руководители государства, подчёркивались военные (+), трудовые(+), космические победы (+), достижения в сфере построения многонационального государства (+), замалчивались практически любые поражения (+и -), превозносилось как доказательство единства и монолитности общества монопартийная система (?), как бы не замечалась «монарховидность» и порой возрастная, а равно ей профессиональное невежество, или глупость, или маразматичность иных высших руководителей (-), приглаживалось (с какой целью?) существование жёсткого политического и военного террора, существовала отлаженная механика подавления инакомыслия (+ и -), процветало славославие партийного лидера (позор) и отсюда лизоблюдство (-), декларировалась некая свобода граждан (на самом деле свобода действовала в рамках соблюдения законодательства (+++), вряд ли поощралось свободомыслие граждан (- - -), тем более истреблялась на корню всякая оппозиционность по отношению к генеральной линии партии (-), последняя по определению не была и не могла быть идеальной. И все беспартийные трудящиеся прекрасно это знали. Знали и рядовые партийцы – многие из них – но, исповедуя или зная непонаслышке чекистско-гулаговскую науку, совершенно рационально помалкивали. И даже не трепались на кухнях с родственниками, тем более избегали говорить об этом с детьми, желая всем долгих лет неведения и обыкновенного человеческого счастья, – проявлялось это вредное для здоровья знание лишь с глухого утреннего бодуна, равно как при застолье с боевым товарищам tet a tet, зная, что тот властям не сдаст, а лучше по-честному пристрелит на месте.
Глубинно правдивая, тонкая сатира существовала, но имела мягкий, юмористический характер.
Сатира жёсткая не просто имелась, а буйно процветала; сейчас она выглядит гротеском и вакханалией господствующей правды. Но её сферой был явный негатив, относящийся к нарушению законности, и к космополитическим и «обезьянним» явлениям, за которыми мозолил глаза текст «научного коммунизма» и самой справедливой (лучшей, доброй, человеколюбивой) в мире Конституции СССР.
Писателям честным и совестливым, неуверенным в себе, мятущимся, интровертно-одиноким, копающим глубоко, жилось неважно. Жизненный приговор был таким: или прислоняйся к великим свершениям и шагай в ногу с массами и политикой партии, или твори в стол.
Графоманам живётся всегда хорошо – они заведомо работают в стол.
Диссидентством или оппортунизмом, сопротивлением в сфере литературы занимались или очень сильные, но отчаявшиеся люди (доколе), или настоящие подонки (факт.предатели).
Были, конечно, как всегда в любом человеческом процессе, литераторы промежуточного вида, которые в формально славославящих произведениях тонкой нитью проводили несколько другую, мятущуюся, подкорковую, тайную, юмористическую, иносказательную человечность. Они уходили от политизирования литературы к сферам, будто бы полностью удалённым или мало связанным с политикой и прославлением партийности и коммунистических идеалов. Удобными в этом смысле темами были темы: современного крестьянства, детективы, фантастика, детство-юношество, глубокая история и другое. Вот такая здравствовала и величествовала литературная ИДЕЯ того времени.
А дальше (после крушения Германии, а позже – после развала оплота коммунизма – СССР) «ведущая» роль литературной категории «идея», как минимум на просторах России, механически и бездумно перекочевала в чуть-чуть обновлённые учебники для гуманитарных и литературных ВУЗов.
И Сорос со своими многочисленными цивилизованными помощниками – «оттуда» и «своих= пятиколонников, либералов, западносмотрящих» – совершенно не озаботились ломкой по-своему, «по-демократичному» (тут ещё разбираться и разбираться) русских и советских литературных теорий.
И, слава тебе Господи, хоть тут не успели напортачить либералы с демократами революционно: оставили дорожку для эволюции.
Однако, зараза пошлости и абсолютного попустительства забралась в литературу (и в издательства) без всяких теорий. Это уже минус, и даже вирус, но вирус пока что не смертельный. К нему есть вакцина. Только этим надо заниматься, а не выжидать.
Распространять заразу в литературе самым активнейшим образом помогает интернет. Он же эту заразу и погубит на корню.
Только опять же этим надо заниматься, а не делать вид лягушки, которая хавает пищу, лишь совсем уж близко пролетающую.
Сколько-нибудь полезной информации в отношении места «идеи» в новом литературоведческом пространстве я не встречал.
Но, если быть честным, то и не старался выяснять.
Сужу об этом по выступлениям в печати постсоветских, полубуржуазных – такими их сделала история – критиков и литературоведов. С некоторой толикой уверенности, почти равной недоказанному подозрению, негромко и досудебно заявляю: точка зрения их не сильно-то изменилась.
Учебники для филологических и педагогических ВУЗов безусловно переписываются, но не настолько кардинально. Ведь живы ещё профессора «той ещё» умной, но ориентированной марксистско-ленинской школы. А иначе и не бывает. Последователи уважают своих учителей.
Последнее и предпоследнее заявляется без всякого ёрничества: написаны старые учебники литературоведения чётко, профессионально, в полном согласии с частной совестью, которая есть интеллектуальная собственность, и, разумеется, с реалиями того времени, когда против ветра не попрёшь. Иначе и не напечатают.
От уймы профессионализма и бездны ума литературоведение не делается наукой.
Потому-как эдак и не сделается никогда. Как бы и кто бы этого не хотел – хоть обвешайся нобелевскими орденами и обложись Гонкурами с ног до головы.
Гуманитарные науки на 99% вовсе не науки, а более или менее описательно-классификационные, вспомогательные (а не навредительные) процессы.
Ибо в этой псевдонауке (как бы кому не хотелось истребить приставку «псевдо-) нет настоящих, аргументированных на 100 доказательств, и нет материальных артефактов, которые можно было бы пришить к делу. Есть лишь умозрительные заключения и формулы, которые могут трактоваться в любую сторону одинаково, в зависимости от платформы судьи и от способностей защиты.
А книжки сами по себе не есть доказательства, это всего лишь материальные носители мысли, а не сама мысль.
Заложенные мысли, как в самом тяжёлом и непонятном, малорасшифровываемом сне, находятся и не в строчках, и не в буквах, и не в бумаге. Они находятся «между строк». Надеюсь,что не нужно переводить на русский этот ясный, хоть и чуть-чуть задроченный частотой употребления, мем.
И заключаются они в комбинации сочетаний смыслов значочков – букв, слов, предложений. И каждый горазд смысл книги вывести по-своему, подчас алогично и переворачивающе какие-либо так называемые «здравые» рассуждения, которые среди умных людей называются логикой.
А среди людей не очень умных понятие «логика» – это практически пустой звук, тем более, в применении к литературе, где тумана порой гораздо больше, нежели ясного солнца.
А ИДЕИ, это тем более самые-самые обобщающие понятия из всей интегральной суммы смыслов.
Кроме того, любые интерпретаторы идеи обыкновенной страдают (и при этом радуются как дети, поймавшие скользкую «эврику» за хвостик) разночтением – в зависимости от внутренних качеств авторов обобщений.
Включая, конечно, но в самую последнюю очередь, автора книги – этого самого субъективного, хоть и самого «глубоко забирающего» ценителя и переводчика своей книги. На каком-нибудь семинаре или выступлении перед публикой неугомонные и взыскующие читатели могут заставить вынуть из писательского шкафа самого главного скелетона и объяснить его идею – какого хера, мол, что тут такого секретного, зачем таился и не раскрыл хотя бы в послесловии?
Хотя у хороших писателей скелетов в шкафах столько, что – доведись им переезжать на другое место – в одну архи-литературоведческую фуру они не поместятся. Так что умолчать все свои тайные помыслы писателю не составит труда.
А идею пусть ищут критики и читатели. Так оно будет даже правильней.
Тем более, когда никакой идеи у писателя и не было: взял перо в руки, назначил героя, выбрал обстоятельства, и попёр импровизировать. Как вам такой безыдейный подход?
А любой, даже самый заслуживающий уважения, и самый сладкоголосый «научный» постулат «О идее произведения» (уровня прозрения, открытия, не меньше) потребует тысячу в равной степени «уважаемых и сладких» гуманитарных, философских, риторических, метафизических и прочих «доказательств».
И несть им числа. На каждое такое фальшивое «доказательство» потребуется либо веер столь же фальшивых «сверхдоказательств», либо одна бандитская (критическая, дмитребыковская, веллеровская, прохановская, эхо-московская, майдано-киевская, сталинско-ленинская, мао-цзэ-дунская, фээсбэшная) распальцовка: «не верю и всё». Или ельцинская по пьяной лавочке: «А я верю». И тут ты хоть лопни.
Ни один из судей (марсианских) не воспримет филологические, этические, иные гуманитарные доказательства всерьёз.
Уж поверьте человеку, который (как независимый пенсионер-инопланетянин, притом материалист, а не оратор, не идеалист, и не употребляет наркотиков) ничего не воспринимает на веру.
Никакая вселенская ноосфера, даже если она и есть, не спустит землянам сверху инструкций по расшифровке их родной в доску, тухло-болотной, ничего не значащей на деле казуистики, софистики и прочих выдумок скромных хитрецов и законченых жуликов от ума.
Демократизация мирового пространства (тут без деталей) привела к «глобальной демократизации» внутри литературных процессов; которая, кстати сказать, последние лет сто пятьдесят никогда не была спокойной.
Она лишь раскрепощалась: до постмодернизма и разного рода перевёртышей.
Она, щетинилась до маргинальности, ветвилась до всего остального.
И, наконец, саморазрушалась – изнутри, до образования корост снаружи.
Предхаосной ситуации в литературе достигли.
Демотивация литературного творчества почти достигла вершины.
Главные демотиваторы обозначили в издательствах свои фамилии крупными буквами, практически лозунгами.
Гениальность бесовщины доказывается её тиражами.
Читающее человечество (огромная его часть) лежит моською в говне, и, хуже чем просто свиняче, бездумно и азартно хавает всё подряд. Вместе с жирными опарышами и чумными – на этот раз не от крыс, а от литературы – микробами.
(продолжение гл.4.1 здесь) fрэндить
